Условно назвавший себя Джон Доу анонимный участник группы экспердов, составившей 1963 году для правительства США отчет о полезности разных действий в отношении людей всего мира, якобы спустя некоторое время рассекретил этот отчет, и теперь эта версия отчета хранится в Библиотека Конгресса США, карточка каталога № 67-27553. Документ похож на действительно созданный группой как бы учёных. Он многословен, в нём много пустословия, канцеляризмов, банальностей и прочих примет характерных для подобных документов. Интересно и его соответствие политике разных правительств США в течение долгого времени, периода "Холодной войны". 
Отчет о возможности и желательности мира

ВВЕДЕНИЕ
В нижеследующем Отчете изложены результаты длившегося два с половиной года исследования широкого круга проблем, ожидаемых при трансформации американского общества в состояние недостаточности его самых критических характеристик -способности и готовности к ведению войны – в случае, если подобная трансформация будет сочтена необходимой и желательной политическим руководством. Наша работа основана на вере, что состояние всеобщего мира может быть достигнуто путем переговоров в ближайшем будущем. Вступление де факто коммунистического Китая в Организацию Объединенных Наций ожидается в течение не более нескольких лет. Это означает, что конфликты американских национального интересов с интересами Китая и Советского Союза получат возможность политического решения, несмотря на некоторые сомнения в этом, вызванные идущей Вьетнамской войной, угрозой нападения на Китай и неизменно враждебной тональностью ежедневных внешнеполитических утверждений. Очевидно, что различия в позициях стран с готовностью снижаются, когда они достигают устойчивого мира между собой. С позиций нашего исследования нет необходимости предполагать, что общая разрядка такого типа произойдет – и мы не делаем такого вывода – но она может произойти. Конечно, не будет преувеличением сказать, что состояние общего мира во всем мире приведет к беспрецедентным и революционным изменениям в социальных структурах стран мира. Экономическое воздействие всеобщего разоружения, если говорить только об этом самом очевидном последствии мира, приведет к столь сильному пересмотру методов производства и распределения в глобальном масштабе, что изменения предыдущих пятидесяти лет покажутся незначительными. Политические, социологические, культурные и экологические изменения будут весьма далеко идущими. Мотивацией нашего исследования этих непредвиденных последствий было нарастающее ощущение думающих людей в правительстве и вне его, что мир тотально не подготовлен к разрешению проблем, порождаемых таким состоянием. Первоначально, когда наше исследование только начиналось, мы планировали рассмотреть два обширных вопроса и их компоненты: Чего можно ожидать, если установится мир? К чему мы должны готовиться в связи с этим? Но по мере продвижения исследования стало ясно, что придется рассмотреть и другие вопросы. Каковы, например, реальные функции войны в современных обществах, помимо очевидных – защиты и продвижения национальных интересов? Какие иные институты, существующие или потенциальные, могут выполнять эти функции в отсутствие войны? Если считать, что «мирное» урегулирование споров входит в диапазон имеющихся международных отношений, то является ли отказ от войн, в 18 широком смысле, действительно возможным? Если да, то желателен ли и необходим ли такой отказ, с позиций социальной стабильности? Если нет, то что может быть сделано для повышения действенности нашей социальной системы в сфере ее военной готовности? Термин «мир», коль скоро мы используем его в наших рассуждениях, описывает постоянное или квазипостоянное состояние, полностью свободное от осуществления или рассмотрения странами любой формы организованного социального насилия, или угрозы насилия, известного как война. Он подразумевает полное и всеобщее разоружение. Он не используется для описания таких известных состояний, как «холодная война», «вооруженный мир» или любой другой длительной или короткой отсрочки вооруженного конфликта. И при этом термин не употребляется просто в качестве синонима для политического урегулирования международных разногласий. Мощь современных средств массового разрушения и скорость современных коммуникаций требует неограниченного рабочего определения понятия, данного выше; всего поколение назад столь абсолютное описание казалось бы скорее утопическим, чем прагматическим. Сегодня же практически любая модификация данного определения сделала бы его непригодным для достижения нашей цели. Таким же образом мы используем термин «война» для описания обычной («горячей») войны, общего состояния военных приготовлений или военной готовности, и вообще «военной системы». Смысл, вкладываемый в это определение, ясен из контекста. Первая глава нашего Отчета дает обзор проблемы и описывает предпосылки, на которых основывалось наше исследование. Вторая рассматривает влияние разоружения на экономику, т.е. предмет большинства исследований мира до настоящего времени. В третьей главе предложены так называемые «сценарии разоружения». Четвертая, пятая и шестая посвящены невоенным функциям войны и проблемам, которые их выполнение вызовет при представимом переходе к миру; здесь будут найдены некоторые признаки истинной сути проблемы, предварительно не выявленные никакими иными исследованиями. В седьмой главе мы подводим итоги исследования, и в восьмой формулируем рекомендаций того, каким, как мы полагаем, должно быть практически необходимое направление действий.

ГЛАВА 1. ОБЗОР ПРЕДМЕТА ИССЛЕДОВАНИЯ
Когда Специальная исследовательская группа была создана в августе 1963 года, ее члены получили инструкции, что в рассуждениях и обсуждении они должны руководствоваться тремя основными критериями. Если говорить коротко, эти критерии: 1) объективность в военном духе; 2) воздержание от предзаданной ценностной ориентации; 3) учет всех относящихся к теме теорий и данных. Эти исходные условия отнюдь не столь очевидны, как могут показаться на первый взгляд, и мы полагаем, что необходимо ясно объяснить, какое влияние они оказали на нашу работу. Условия кратко выражают причину ограниченности предыдущих исследований мира, а также определяют природу неудовлетворенности, как правительственной, так и неофициальной, результатами этих более ранних усилий. Мы не имеем намерения принизить значение работы наших предшественников или умалить качество их результатов. Что мы пытались сделать, и думаем, что сделали – это расширение их взглядов. Мы надеемся, что наши выводы смогут послужить, в свою очередь, отправной точкой для более широких и более детальных исследований каждого аспекта проблем перехода к миру и вопросов, которые должны быть разрешены, прежде чем такой переход может быть совершен. Вполне очевидно, что объективность чаще является намерением, чем достигнутым отношением; но такое намерение, при условии его сознательности, неизменности, и постоянной самокритичности, является обязательным условием достижения объективности. Мы не считаем случайностью то, что нас подталкивали к использованию модели «военной случайности» в нашем исследовании; и мы отдаем должное гражданским учреждениям военного планирования за их пионерные работы в области объективного изучения непредвиденных обстоятельств ядерной войны. Но подобного прецедента в исследовании мира нет. Например, большая часть применяемых, даже наиболее сложных и тщательно аргументированных, программ мирной конверсии экономики искажена стремлением показать, что мир не только возможен, но что переход к миру дешев или легок. Одно официальное сообщение переполнено ссылками на ведущую роль «динамичного оптимизма» в экономическом развитии, и продолжает подчеркивать как данность, что «было бы трудно вообразить, что американский народ не отнесется положительно к согласованной и безопасной программе установления международных законов общественного порядка» и т.д. Другое распространенное мнение – что разоружение повлечет за собой сравнительно небольшую дезорганизацию экономики, поскольку будет происходить постепенно; мы рассмотрим этот подход позже. Часто подлинная объективность в военных исследованиях критикуется за антигуманизм. Герман Кан, автор наиболее известных широкой публике стратегических исследований, описывает это так: «Критики часто возражают против ледяной рациональности Гудзоновского Института, корпорации Рэнд и прочих подобных организаций. Мне всегда хочется спросить в ответ: а вы предпочли бы теплую, человечную ошибку? Будет ли вам лучше от эмоционально приятной ошибки?». Как подчеркивает министр обороны Роберт С. Макнамара, давая рекомендацию 20 мужественно относиться к возможности ядерной войны: «Некоторые люди боятся даже глядеть в сторону края… но в вопросах термоядерной войны мы не можем позволить себе никакую политическую фобию». Мы уверены, что было бы самоочевидным применять такой подход и к противоположной перспективе, но пока никто не взглянул более чем робко на самый краешек проблемы мира. Стремление избегать предвзятых ценностных суждений гораздо продуктивнее самообольщения. Мы, как и все люди, склонны к такого типа предубеждениям; но мы предпринимали постоянные сознательные усилия, чтобы исследовать проблемы мира без предположений, например, что состояние мира является обязательно «хорошим» или «плохим». Это было нелегко, но это было обязательно; насколько мы знаем, прежде не было исследований нашему предмета, основанных на подобном подходе. Предыдущие исследования рассматривали желательность мира, ценность человеческой жизни, приоритет демократических институтов, наибольшее «благо» для подавляющего большинства, «достоинство» индивидуума, желательность максимального здоровья и долгожительства и тому подобное как аксиоматические ценности, необходимые при исследовании проблем мира. Мы не считали их таковыми. Мы постарались применять к нашим размышлениям стандарты физической науки, основной принципиальной характеристикой которых является не количественный подход, как принято полагать, но то, что, по словам Уайтхеда, «... они игнорируют все ценностные суждения; например, эстетические и моральные»”. Все же очевидно, что любое серьезное исследование проблемы, хотя бы и «чистое», требует наличия некоторого нормативного стандарта. В нашем случае в качестве такового были приняты простое выживание человеческого общества вообще, американского общества в частности и, как условие выживания, стабильность этого общества. Очень интересно, мы полагаем, обратить внимание на то, что самые беспристрастные разработчики ядерной стратегии также признают, что стабильность общества – одна из ценностных основ, от которых нельзя отказаться. Министр обороны Макнамара отстаивал потребность в американском ядерном превосходстве на том основании, что оно «делает возможной стратегию, позволяющую сохранить ткань наших обществ, если война все же произойдет». Бывший член отдела планирования политики Госдепартамента идет далее. «Более точным определением для мира, в терминах практического мира, является стабильность... Сегодня большие ядерные арсеналы – существенные элементы существующей стабильности. Наша сегодняшняя цель должна состоять в том, чтобы продолжить процесс изучения вопроса, как жить с этим». Мы, конечно, не считаем эквивалентными понятия «стабильность» и «мир», но мы принимаем стабильность как единую общую цель как мира, так и войны. Третий критерий, широта, увел нас еще дальше от исследований проблем мира, проведенных до настоящего времени. Для любого непрофессионала очевидно, что экономические нормы мира без войн будут решительно отличаться от того, как мы живем сегодня; и столь же очевидно, что политические отношения наций будут не такими, какие мы привыкли считать само собой разумеющимися, иног- 21 да описывая их как глобальную версию системы противовесов на основе нашего общего права. Но социальные последствия мира простираются много дальше его предполагаемого воздействия на национальную экономику и международные отношения. Как мы покажем, воздействие войны и мира на внутреннюю политическую организацию обществ, на социальные отношения их членов, на психологические мотивации, на экологические процессы, на культурные ценности одинаково значимо. Что более важно, оно является одинаково критическим как при рассмотрении последствий перехода к миру, так и при определении выполнимости любых изменений вообще. Не удивительно, что эти менее очевидные факторы вообще игнорировались в исследованиях мира. Они не явили себя систематическому анализу. Было очень трудно, почти невозможно, оценить с достаточной степенью уверенности, от чего зависит их воздействие. Они неосязаемы, но только в том же смысле, в каком абстрактные концепции в математике являются неосязаемыми в сравнении с теми, которые могут быть определены количественно. Экономические факторы, с другой стороны, могут быть измерены, по крайней мере, поверхностно; и международные отношения могут быть вербально трансформированы в логические последовательности, подобные законам. Мы не утверждаем, что мы обнаружили безошибочный способ измерения этих неосязаемых факторов, или что определили их точные веса в уравнении перехода. Но мы полагаем, что мы приняли во внимание их относительную важность до определенной степени: мы перевели их из категории «неосязаемых», то есть, с научной точки зрения, игнорируемых, в категорию объективных. Результат, мы уверены, обеспечивает реализм в обсуждении проблем, порождаемых возможным переходом к миру, который до сих пор отсутствовал. Нельзя сказать, что нам удалось найти ответы, которые мы искали. Но мы полагаем, что наше расширение обзора проблемы по крайней мере позволило начать понимать вопросы.

ГЛАВА 2. РАЗОРУЖЕНИЕ И ЭКОНОМИКА
В этой главе мы кратко рассмотрим некоторые из общих особенностей опубликованных исследований, описывающих те или иные аспекта ожидаемого воздействия разоружения на американскую экономику. Независимо от того, рассматривается ли разоружение как побочный продукт мира или как его предварительное условие, в любом случае его влияние на народное хозяйство и его последствия проявятся немедленно. Псевдо-измеримое качество экономических проявлений вызвало в этой области большее количество детализированных спекуляций, чем в любой другой. Существует общее согласие относительно наиболее важных экономических проблем, вызываемых всеобщим разоружением. Краткий обзор этих проблем вполне достаточен для целей данного Отчета, детальный критический анализ их сравнительного значения не требуется. Первый фактор – это объем. Объем производства «мировой военной промышленности», как один из авторов точно назвал ее, составляет приблизительно одну десятую часть всей продукции мировой экономики. Хотя эта величина подвержена колебаниям, причины которых в свою очередь меняются независимо в разных регионах, она имеет тенденцию к постоянству. Соединенные Штаты как самая богатая нация мира, не только дают наибольшую отдельную долю этой величины, в настоящее время более 60 миллиардов долларов в год, но также и «...имеют более высокое соотношение между военной составляющей валового национального продукта и валовым продуктом, чем любая другая из основных наций свободного мира. Так было даже до увеличения наших военных расходов в Юго-Восточной Азии». Планы конверсии экономики, которые принижают экономический объем проблемы, всего лишь рационализируют, хотя и убедительно, поддержание существенного военного бюджета, пусть и обозначаемого эвфемизмами. Конверсия военных расходов в мирные влечет за собой множество трудностей. Наиболее серьезные проблемы такого рода связаны с жесткой специализацией, характерной для современного военного производства; особенно это заметно для ядерных и ракетных технологий. Это не было фундаментальной проблемой после Второй Мировой войны; также не было проблем для поставщиков предметов потребления на слабо наполненный свободный рынок – потребители товаров и услуг обеспечивали спрос. Сегодняшняя ситуация качественно отлична в обоих отношениях. Такая негибкость связана с географическими и профессиональными и факторами; для промышленности большинство исследователей экономических результатов разоружения сосредоточивалось на поэтапных планах переселения персонала военной промышленности и переброске капитала, а также на предложениях о создании новых товаров. Один серьезный недостаток, общий для подобных планов, называется в естествознании «макроскопической ошибкой». В них неявно присутствует утверждение, что общий государственный план конверсии отличается от локальных программ сокращения «оборонных предприятий» только размахом. Мы не находим никаких причин полагать, что это утверждение верно, т.е. что генеральное расширение подобных локальных программ, с основательным планированием в терминах переселения, профессиональной переквалификации и т.п., может стать программой национального масштаба. Национальная экономика может перенести почти любой объем вспомогательных реорганизаций ограниченного масштаба без значительного изменения своей структуры. Всеобщее разоружение, которое требует весьма существенных изменений, и само не сводится к расширению аналогичных действий меньшего масштаба. Еще более сомнительными представляются модели, предлагающие занятие высвобождающейся рабочей силы в иной области, в невоенном производстве. Накопление со временем нерешенных вопросов, связанных с характером нового распределения рабочей силы – например, переквалификация для чего? – а также все большая и большая специализация навыков работы в военной промышленности приведут в дальнейшем к их обесцениванию из-за все ускоряющегося нашествия новых индустриальных технологий, упрощенно называемых «автоматизацией». Не будет преувеличением сказать, что общее разоружение потребует пересмотра критического для экономики распределения наиболее высокопрофессиональных кадров в высокотехнологичных отраслях. В сравнении с политическими трудностями, связанными с подобным «регулированием», протесты, последовавшие за закрытием в 1964 г. нескольких устаревших военных и военно-морских сооружений, звучат подобно шепоту. Вообще обсуждения проблем конверсии характеризуются нежеланием признать их качественную новизну. Лучше всего это демонстрирует Отчет «Комитета Экли (Ackley)», 1965 г. Так, в нем безосновательно предполагается, что «... ничто в экономике вооружений – ни ее размер, ни ее географическая концентрация, ни ее высокоспециализированная природа, ни особенности ее рынка, ни высокая специализация большой части ее рабочей силы – не делает ее особенной, уникальной, когда возникает необходимость регулирования». Предположим, несмотря на недостаток доказательств, что жизнеспособная программа конверсии может быть реализована в структуре существующей экономики, что отмеченные выше проблемы могут быть решены. Но в каких целях использовать производственные мощности, которые разоружение, видимо, высвободит? Самая обычная из принятых теорий предполагает, что общие реинвестиции в экономику поглотят большую часть этих мощностей. В основном считается само собой разумеющимся (даже теми, кто сегодня считается либеральными экономистами), что для решения «структурных» проблем конверсии понадобится беспрецедентная правительственная поддержка (и сопутствующий правительственный контроль). При этом преобладает общая вера, что производство новых предметов потребления поможет выжить самым слабым предприятиям. Что менее ясно – природа этих новых предметов. Одна школа экономистов считает, что эти новые предметы потребления определятся сами собой. Они предусматривают, что эквивалент военного бюджета, 24 при осторожном управлении, будет возвращаться потребителям в форме снижения налогов. Другие, признавая бесспорную потребность в увеличении «потребления» в том, что вообще считают общественным сектором экономики, предлагают значительное увеличение расходов правительства в таких областях национальных интересов как здравоохранение, образование, общественный транспорт, дешевое жилье, водоснабжение, контроль за состоянием окружающей среды, и то, что называют общим термином «бедность». Механизмы, предложенные для управления переходом к «безоружейной» экономике, также традиционны – изменения в обеих частях федерального бюджета, манипулирование процентными ставками, и т.д. Мы признаем бесспорную ценность налоговых инструментов в нормальной циклической экономике, где они обеспечивают возможность усиления или ослабления существующих тенденций. Однако их наиболее убежденные сторонники имеют свойство упускать из виду тот факт, что есть предел способности этих методов влиять на фундаментальные экономические явления. Эти методы могут обеспечить стимулирование чего-то в экономике, но они не могут сами по себе преобразовать производство ракет объемом в миллиард долларов в год в эквивалентное производство продовольствия, одежды, сборных домов или телевизоров. Они скорее следуют за экономикой, чем мотивируют ее. Более искушенные и менее жизнерадостные аналитики рассматривают отвлечение средств военного бюджета в невоенные системы, столь же отдаленные от рыночной экономики. Чаще всего подобные «строители пирамид» предлагают расширение программ космических исследований в долларовом эквиваленте. Такой подход дает некоторую возможность облегчить проблемы переноса ресурсов, но он создает свои трудности, которые мы рассмотрим в главе 6. Не занимаясь специальной критикой отдельных ранее проведенных исследований ожидаемого воздействия разоружения на экономику, мы можем суммировать наши возражения им в общих чертах следующим образом: 1. Ни одна из предложенных программ конверсии экономики при разоружении не принимает во внимание (в достаточной степени) уникальную величину требуемых изменений, которые оно влечет за собой. 2. Предложения преобразовать производство оружия в систему общественнополезных работ – результат скорее благих пожеланий, чем реалистичного понимания возможностей нашей существующей экономической системы. 3. Налоговые и денежно-кредитные инструменты не способны обеспечить управление процессом перехода к экономике без производства вооружений. 4. Недостаточно внимания уделяется политической приемлемости объективных последствий предложенных конверсионных моделей. То же можно сказать и о политических последствиях самой конверсии. 5. Ни в одном предложенном конверсионном плане не производилось серьезное рассмотрение фундаментальных невоенных функций войны и вооружений в современном обществе, при этом не было никаких попыток создания жизнеспособных заменителей для выполнения этих функций. Подробно это положение рассматривается в главах 5 и 6.

ГЛАВА 3. СЦЕНАРИИ РАЗОРУЖЕНИЯ
СЦЕНАРИИ, коль скоро мы их так назвали, определяются как гипотетические описания будущих событий. Они неизбежно представляют собой композиции, в разной пропорции, установленных фактов, рациональных суждений и более или менее вдохновенных догадок. Сценарии, предложенные в качестве образцовых процедур межнационального контроля над вооружениями и окончательного разоружения, неизбежно основаны на догадках, хотя отчасти и рациональны; в этом отношении они напоминают исследования «военных игр» в корпорации Рэнд, с которыми они имеют общее концептуальное происхождение. Все серьезные сценарии подразумевают наличие двусторонних или многосторонних соглашений между наиболее сильными странами. В целом они предполагают расширяющееся пошаговое сокращение тяжелого вооружения, численности вооруженных сил, оружия и оружейных технологий, скоординированное со сложными процедурами проверок и инспекций, а также создание механизмов для урегулирования международных споров. Необходимо отметить, что даже сторонники одностороннего разоружения связывают свои предложения с подразумеваемым требованием взаимности, что очень похоже на сценарий дозированного ответа в ядерной войне. Преимущество односторонней инициативы состоит в ее политической ценности как выражения честных намерений, ее дипломатическая функция – быть катализатором для формальных переговоров разоружения. Модель разоружения READ (аббревиатура программы исследования экономических регуляторов разоружения, Research Program on Economic Adjustments to Disarmament) типична для таких сценариев. Это – двенадцатилетняя программа, разделенная на трехлетние стадии. Каждая стадия представляет собой отдельную фазу процесса: сокращение вооруженных сил; сокращение производства оружия, материальных запасов для него, и военных баз за границами стран; развитие международных процедур инспекции и институтов контроля; и, наконец, создание верховной международной организации по разоружению. Эта программа предполагает снижение американских оборонных расходов лишь чуть больше, чем на половину суммы 1965 г., но при этом передислокацию примерно пяти шестых всей рабочей силы, занятой в военной промышленности. Разброс экономических рассуждений, предлагаемых авторами в различных сценариях разоружения, весьма широк. Более консервативные модели, подобные описанной выше, содержат внутреннее противоречие как в экономическом, так и в военном отношении – они предполагают создание организаций по разоружению и безопасности, требующих расходов, близких к значительной части расходов на замещаемые военные отрасли промышленности. Такие программы предполагают преимущества меньшего экономического регулирования. Другие модели подчеркивают, напротив, величину (и соответствующие преимущества) экономии средств, которая будет получена в результате разоружения. Один широко распространенный анализ оценивает ежегодную стоимость инспекционной составляющей всеобщего разоружения во всем мире примерно в 2-3 % от сегодняшних 26 военных расходов. Оба типа планов имеют тенденцию рассматривать ожидаемую проблему перепрофилирования экономики только в целом. Мы не нашли среди предлагаемых сценариев разоружения ни одного, который увязывал бы последовательные шаги по сокращению определенных видов вооруженных сил с определенными новыми формами конверсии экономики. Не приводя детального рассмотрения сценариев разоружения, мы можем охарактеризовать их общими замечаниями: 1. При наличии подлинного согласованного намерения наиболее мощных стран планирование контроля над вооружениями и их устранения не создает с неизбежностью непреодолимых процедурных проблем. Любой из нескольких предложенных сценариев мог бы послужить основанием для многостороннего соглашения или для первого шага по одностороннему сокращению вооружений. 2. Ни одно из наиболее сильных государств не может начать такую программу без предварительной разработки плана конверсии экономики, полностью увязанного с каждой стадией разоружения. В Соединенных Штатах такого плана нет. 3. Кроме того, сценарии разоружения, предусматривающие конверсию экономики, не рассматривают невоенные функции войны в современных обществах и не предлагают никакого заменителя для выполнения этих необходимых функций. Существует одно частичное исключение – предложение о «невооруженных силах Соединенных Штатов», которое мы рассмотрим в главе 6.

ГЛАВА 4. ВОЙНА И МИР КАК СОЦИАЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ
Мы довольно кратко рассмотрели предложенные сценарии разоружения и экономические исследования, но причиной для нашего на первый взгляд небрежного отказа от подробного рассмотрения столь большого объема серьезных и сложных работ лежит не в непочтительности или сомнении в их компетентности. Этот отказ – скорее результат их соотнесения с реальностями мира. Выражаясь яснее, все эти программы, хотя бы и детальные и хорошо проработанные, абстрактны. Даже наиболее тщательно аргументированный сценарий разоружения выглядит более похожим на правила игры или на школьное упражнение в логике, чем на прогноз реальных событий в реальном мире. Это столь же верно в отношении сегодняшних сложных предложений, как и в отношении предложенного 250 лет назад аббатом де Сент-Пьером «Плана установления вечного мира в Европе». Всем этим схемам явственно недостает некоторого существенного элемента. Одна из наших первых задач состояла в том, чтобы попытаться привнести это отсутствующее качество в рассмотрение проблемы, и мы полагаем, что мы преуспели в этом. Мы находим, что в основе любого из рассмотренных нами исследований мира – от скромных технологически-ориентированных планов (вроде перепрофилирования завода по производству ядовитых газов на производство «социально полезных» эквивалентов) до самых сложных сценариев достижения всеобщего мира, вне зависимости от времени их создания – лежит одно общее фундаментальное неверное представление. Оно – источник нереалистичности, свойственной этим планам. Неправильным является предположение, что война как институт является подчиненной по отношению к социальным системам, которым, как предполагается, она служит. Это неправильное представление, глубокое и имеющее далеко идущие следствия, вполне объяснимо. Немногие из социальных клише считаются столь несомненными, как представление о том, что война есть продолжение политики. Это положение, будь оно верным, служило бы отличной основой для чрезвычайно механистичного или процедурного рассмотрения экономистами и политическими теоретиками проблем перехода к миру. Они действительно рассматривают эти проблемы как логический эквивалент урегулирования конфликтов национальных интересов. Если бы означенное положение было верным, не было бы никаких сущностных трудностей перехода к всеобщему миру. Вполне очевидно, что даже в сегодняшнем мире не существуют никакого мыслимого конфликта интересов, реального или воображаемого, между нациями или между социальными силами в пределах наций, который не мог бы быть разрешен без обращения к военным средствам – при условии, что подобное решение будет считаться приоритетным по социальной ценности. И если бы оно было верным, упомянутые нами экономические исследования и предложения по разоружению, правдоподобные и проработанные со всей возможной тщательностью, не вызывали бы чувства второстепенности, что им всем свойственно. 28 Дело в том, что указанное клише неверно, и проблемы перехода к миру являются в действительности самостоятельными, а не просто процедурными. Оно считается верным, хотя вроде бы «используется» как инструмент национальной и социальной политики тот факт, что общество, достигшее определенной степени готовности к войне, изменяет свою политическую и экономическую структуру. Война сама по себе является базовой социальной системой, в пределах которой другие вторичные способы социальной организации либо вступают с ней в противоречие, либо действуют скрыто. Война – система, которая управляла большинством человеческих сообществ в истории, и она продолжает делать это и сегодня. Как только это положение правильно понято, истинная величина проблем, возникающих при переходе к миру – также являющемуся социальной системой, но не имеющей прецедента, за исключением нескольких простых доиндустриальных сообществ – становится очевидной. При этом некоторые из лежащих на поверхности озадачивающих противоречий современных обществ могут быть разрешены. «Ненужные» размер и влияние мировой военной промышленности; открытое или скрытое превалирование военного истеблишмента в любом обществе; освобождение военных или военизированных учреждений от принятых социальных и юридических стандартов поведения, обязательных для любых других субъектов общества; успешные действия вооруженных сил и производителей вооружений абсолютно вне структуры основных национальных экономических правил: эти и другие противоречия, тесно связанные с отношениями войны и общества, легко объясняются, как только принят приоритет военного потенциала как организующей силы в обществе. Экономические системы, политические философии и свод законов обслуживают и расширяют военную систему, а не наоборот. Должно быть подчеркнуто, что превалирование военного потенциала общества по отношению к его другим характеристикам – не результат некоей «угрозы», предположительно существующей в любой момент со стороны других обществ. Это суждение полностью обратно реальной ситуации; «угроза национальным интересам» обычно создается и усиливается в ответ на изменение потребностей военной системы. Только сравнительно недавно было признано политически целесообразным оправдание военного бюджета эвфемизмом «оборонный». Потребность правительств, в подчеркивании различий между «агрессией» (плохо) и «обороной» (хорошо) явилась побочным продуктом роста грамотности и роста скорости коммуникаций. Различие это является лишь тактической уступкой растущей неадекватности древних политических объяснений войны. Войны не «вызываются» международными конфликтами интересов. Правильная логическая последовательность делает более точным высказывание, что военно-ориентированные общества нуждаются в таких конфликтах, и тем самым их порождают. Способность нации к порождению войны является самой мощной социальной силой, которая для нее возможна; создание войны, активное или предполагаемое, является вопросом жизни и смерти для субъектов социального управления. Поэтому не стоит удивляться, что военные институты в каждом обществе являются его высшим приоритетом. 29 Далее мы находим, что большинство недоумений, окружающих миф о том, что война есть инструмент государственной политики, происходит от общего непонимания функций войны. В целом эти функции описываются следующим образом: защита нации от военного нападения извне или предупреждение такого нападения; защита или продвижение «национальных интересов» – экономических, политических, идеологических; самоценное поддержание или повышение национальной военной мощи. Это видимые, или очевидные, функции войны. Если бы не было никаких других функций войны, то влияние военного истеблишмента в каждом обществе должно было бы фактически уменьшаться до соответствующего этим функциям иерархического уровня. И в этом случае устранение войны действительно было бы процедурным вопросом, как и предполагается сценариями разоружения. Но есть другие, более широкие, более глубинные функции войны в современных обществах. Это невидимые, или подразумеваемые, функции, которые поддерживают военную готовность как доминирующую силу в наших обществах. И именно нежелание или неспособность авторов сценариев разоружения и планов конверсии экономики учитывать их столь сильно снижает полноту их работы и делает их предложения столь не связанными с миром, в который мы живем.

ГЛАВА 5. ФУНКЦИИ ВОЙНЫ
Как мы указали, значение войны как основной организующей силы в большинстве обществ недооценивается. То же можно сказать относительно обширного влияния войны на множество невоенных действий общества. Это влияние менее очевидно для сложных индустриальных обществах, подобных нашему собственному, чем для примитивных культур, действия которых можно понять более легко и полно. Мы предлагаем в этой главе рассмотреть невоенные, подразумеваемые и обычно невидимые функции войны, в той степени, в которой они влияют на проблемы перехода к миру для нашего общества. Военные, или очевидные, функции военной системы не требуют рассмотрения; она служит всего лишь для защиты или продвижения «национальных интересов» посредством организованного насилия. Для национального военного истеблишмента зачастую необходимо создать потребность в собственных уникальных полномочиях – чтобы поддержать привилегии, так сказать. И «здоровье» военного аппарата требует «упражнений», являющихся целесообразными для предотвращения его атрофии. Невоенные функции военной системы являются в действительности более важными. Они существуют не в качестве самооправдания, но преследуют весьма широкий круг социальных целей. Если и когда война будет устранена, ее военные функции исчезнут. Но невоенные функции никуда не денутся. Поэтому очень важно понять их значение, прежде чем мы сможем разумно оценивать, какие институты могут быть предложены для их замены. ЭКОНОМИЧЕСКИЕ Производство оружия массового поражения всегда ассоциировалось с экономическими «потерями». Термин имеет негативную окраску, поскольку подразумевает неудачное завершение действия. Но никакая человеческая деятельность не может считаться расточительной, если она достигает подразумеваемой цели. Фраза «расточительно, но необходимо» характеризует не только военные расходы, но и большинство «непроизводительных» коммерческих действий нашего общества; она содержит в себе противоречие. «...Возражающие против военных расходов как пустой траты средств, видимо, скрывают или неправильно истолковывают, что некоторые виды затрат могут иметь большую социальную пользу». В случае военных «затрат» действительно существует большая социальная польза. Она происходит из того факта, что «расточительность» военного производства полностью лежит вне структуры экономики спроса и предложения. Поэтому они обеспечивают существование единственного критически большого сегмента всей экономики, подчиняющегося полному и произвольному централизованному управлению. Если современные индустриальные общества могут быть определены как развившиеся до способности производить больше, чем требуется для их экономического выживания (независимо от справедливости распределения товаров внутри них), то военные расходы можно охарактеризовать как единственный маховик, обладающий достаточной инерцией для стабилизации развития 31 их экономик. «Расточительность» войны – это то, что позволяет выполнять эту функцию. И чем быстрее развивается экономика, тем тяжелее должен быть этот маховик. Эта функция часто рассматривается, чрезмерно упрощенно, как инструмент для управления излишками. Один из авторов, раскрывавших эту тему, говорит по этому поводу: «Почему война настолько замечательна? Потому что она создает искусственный спрос ... единственный вид искусственного спроса, который не поднимает никаких политических проблем: война, и только война, решает проблему баланса». Здесь имеются в виду исключительно «стреляющая», «горячая» война, но высказывание полностью применимо также и к военной экономике вообще. «По общему согласию», более осторожно заключает Отчет группы американского Агентства по контролю над вооружениями и разоружению, «этот весьма разросшийся со времен Второй Мировой войны общественный сектор вследствие большого объема оборонных расходов обеспечил дополнительную защиту от депрессий, поскольку он нечувствителен к колебаниям в частном секторе; он выполняет в экономике функцию своего рода буфера или маховика». Основная экономическая функция войны, по нашему мнению – это выполнение роли «маховика», стабилизатора. Не стоит путать исполнение этой функции с различными формами налогового регулирования, ни одна из которых не имеет дела непосредственно с огромным количеством объектов управления, ни одна из которых непосредственно не управляет значительным числом людей и объектов производства. Не стоит также связывать эту функцию со значительными правительственными расходами на программы социального обеспечения; после своей инициации такие программы обычно становятся неотъемлемыми частями общей экономики и более не подчиняются произвольному управлению. Но даже в контексте общей гражданской экономики войну нельзя считать только «расточительной». Без устоявшейся военной экономики и без ее частого извержения в крупномасштабную «горячую» войну большинство главных индустриальных достижений, известных истории, начиная с использования железа, возможно, никогда не состоялись бы. Оружейные технологии во многом создают экономику. По словам процитированного выше автора «нет ничего более иронического и рассказывающего о нашем обществе, чем тот факт, что чрезвычайно разрушительная война является при этом весьма прогрессивной силой... Военное производство прогрессивно, потому что порождает производства, которые иначе не существовали бы (например, очень сильно недооценен то факт, что уровень жизни граждан повысился в течение Второй Мировой войны)». Это – не «ироничное и рассказывающее» суждение, но по существу простое утверждение факта. Должно также быть отмечено, что военное производство надежно создает стимулирующий эффект вне себя. Помимо «расточительной» утечки в экономике, военные расходы, если рассматривать их с практической точки зрения, служат постоянным фактором повышения валового национального продукта и индивидуальной производительности. Прежний военный министр следующим образом сформулировал это положение для широкой общественности: «Если есть – а я по- 32 дозреваю, что она есть – прямая связь между повышением оборонных расходов и существенно большим ростом валового национального продукта, то из нее весьма просто следует, тот оборонные расходы могут рассматриваться с экономической точки зрения как стимулятор национального метаболизма». Фактически фундаментальная невоенная полезность войны для экономики признается намного более часто, чем в редких высказываниях, подобных приведенному выше. Но и негативно выраженные общественные признания важности войны для общей экономики также имеются в большом количестве. Самый общий пример – эффект «угрозы мира» на фондовой бирже: «Уолл Стрит была поколеблена вчера новостями о пробных мирных шагах Северного Вьетнама, но быстро возвратилась в прежнее состояние после примерно часа несколько неразборчивых продаж». Сберегательные банки привлекают вклады, используя слоганы вроде: «Готовы ли вы к тому, что вдруг разразится мир?». Более тонко такое признание выражено в недавнем отказе Министерства обороны разрешить правительству ФРГ заменять в его обязательствах по закупкам из США ненужное вооружение невоенными товарами; решающее соображение состояло в том, что немецкие закупки не должны затронуть обычную (невоенную) экономику. Другими вполне случайными примерами могут служить давление, оказываемое на Министерство обороны всякий раз, когда оно объявляет о планах вывода их пользования устаревших сооружений (как чрезмерно «расточительной» формы «расходов»), и обычная корреляция повышения интенсивности боевых действий (например, во Вьетнаме в 1965 г.) с чрезмерным повышением уровня безработицы. Хотя мы не считаем, что заменитель войны для экономики не может быть создан, но пока не найдено ни одной комбинации методов для управления занятостью, производством и потреблением, которая показала бы на практике, что моет хотя бы отдаленно сравниться с войной по эффективности. Война является, и являлась раньше, основным экономическим стабилизатором современных обществ. ПОЛИТИЧЕСКИЕ: Политические функции войны были до сегодняшнего времени еще более критическими для сохранения социальной стабильности. Вовсе не удивительно, что обсуждения конверсии экономики имеют тенденцию затихать, когда доходят до вопроса о политическом выполнении, и что сценарии разоружения, часто весьма сложные в части взвешивания международных политических факторов, имеют тенденцию игнорировать политические функции военной системы в пределах отдельных обществ. Эти функции являются, в сущности, организационными. Прежде всего, существование общества как политической «нации» требует в качестве части своего определения выражения отношения к другим «нациям». Это – то, что мы обычно называем внешней политикой. Но национальная внешняя политика бессмысленна, если она испытывает недостаток в средствах предписания отношения к другим нациям. Она, вероятно, может приобрести подобные средства, только если она подразумевает угрозу, требующую максимальной политической организации 33 для своей нейтрализации – точнее сказать, организации в некотором смысле для войны. Следовательно, война, коль скоро мы включили в ее определение все действия нации, подразумевающие возможность вооруженного конфликта, является самоочевидным элементом национального самоопределения в отношении любой другой нации. Поскольку исторически аксиомой является положение, что существование любой формы вооружения подразумевает его использование, мы используем слово «мир» как фактический синоним разоружения. Но точно также слово «война» является фактически синонимом «государственности». Устранение войны подразумевает неизбежное устранение национального суверенитета и традиционного национального государства. Военная система не только является основополагающей для существования наций как независимых политических объектов, она столь же обязательна для устойчивости их внутренней политической структуры. Без нее ни одно существовавшее когда-либо правительство не было способно обрести «легитимность», или право на управление обществом. Возможность войны обеспечивает ощущение внешней потребности, без которого ни одно правительство не может долго оставаться у власти. История демонстрирует раз за разом, как неспособность политического режима поддерживать очевидную вероятность военной угрозы приводила к его падению: в результате действия частных интересов, реакций на социальную несправедливость или других дезинтеграционных факторов. Сплочение общества перед возможностью войны – его основной политический стабилизатор. Довольно забавно, что эта первичная функция войны вообще признавалась историками только там, где она было явно выражена – в пиратских обществах великих завоевателей. Основой власти современного государства над его гражданами являются его военные полномочия. (Есть серьезные основания полагать, что кодифицированные законы происходят из правил поведения, установленных военными победителями для побежденных врагов, которые позднее были распространены на все подчиненное население). В повседневной жизни это проявляется в существовании полиции, вооруженной организации, борющейся с «внутренним врагом» на военный манер. Подобно обычным «внешним» вооруженным силам полиция существенно выходит за рамки многих гражданских юридических ограничений в своем социальном поведении. В некоторых странах искусственное различие между полицией и другими военными силами не существует. В долгосрочной перспективе чрезвычайные военные полномочия правительства – свойственные структуре даже большинства либертарианских наций – определяют самый существенный аспект отношений между государством и гражданином. В современных развитых демократических обществах военная система обеспечивает политическим лидерам выполнение еще одной политико-экономической функции все возрастающей важности: она служит последней большой гарантией против устранения необходимых социальных классов. Поскольку производительность экономики увеличивается к уровню, все более и более превышающему необходимый для пропитания минимум, для общества становится все более трудным 34 сохранять способы распределения, поддерживающие существование «добытчиков древесины и доставщиков воды» (неквалифицированных работников). Дальнейший прогресс автоматизации, как ожидается, еще более увеличит дифференциацию на «суперпрофессионалов» и тех, кого Рикардо назвал «menials», при этом обостряя проблему выживания работников низкой квалификации. Произвольный характер военных расходов и других военных действий делает их идеально подходящими для управления этими важными классовыми отношениями. Очевидно, что если бы военная система была отвергнута, немедленно потребовались бы новые политические механизмы, обслуживающие эту жизненную подфункцию. Пока они не существуют, необходимо сохранять и поддерживать военную систему, даже если не существует иной причины, помимо прочих, кроме сохранения (безотносительно к качеству и уровню) бедности в обществе, необходимой как в качестве стимула, так и в качестве стабилизатора внутренней организации власти. СОЦИАЛЬНЫЕ: Под этим обозначением мы исследуем ряд выполняемых военной системой взаимосвязанных функций, относящихся к человеческому поведению в обществе. В целом эти функции более обширны и менее пригодны для прямого наблюдения, чем рассмотренные ранее экономические и политические факторы. Наиболее очевидная из этих функций – проверенное временем использование военных учреждений, чтобы обеспечить антиобщественным элементам приемлемую роль в социальной структуре. Разрушительные и нестабильные социальные движения, вольно определяемые как «фашизм», традиционно возникают в обществах, испытывающих недостаток в адекватных военных или военизированных способах, дающих возможность удовлетворить потребности этих элементов. Эта функция является критической в периоды быстрых перемен. Сигналы опасности легко распознаются, даже с учетом того, что они имеют различные названия в разное время. Текущие эвфемистические клише – «преступность несовершеннолетних» и «отчуждение» – имели аналоги в любое время и в любом поколении. В более ранние времена эти функции исполнялись непосредственно военными без излишних осложнений процесса, обычно через насильственный призыв в армию или прямое порабощение. Но не трудно представить, например, снижение социального напряжения, которое, видимо, существовало в Соединенных Штатах в течение двух предшествующих десятилетий, если бы проблема социально разочаровавшихся последовавшим за Второй Мировой войной периодом была предсказана и эффективно разрешалась. Контроль над самыми молодыми и наиболее опасными лицами из враждебных обществу группировок может поддерживаться выборочной призывной системой. Эта система и ее аналоги в других областях дают замечательно ясные примеры замаскированной полезности войны. Информированные люди в нашей стране никогда не принимали официальные объяснения сохранения призывной армии в мирное время – военные нужды, военная подготовка и т.д. – как достойные серьезного рассмотрения. Среди думающих людей более распространено реже вы- 35 сказываемое и менее легко опровергаемое суждение, что институт обязательной военной службы имеет «патриотический» смысл для нашего общества, и потому должен сохраняться как самоценный. Как ни странно, упрощенное официальное оправдание призывной армии будет ближе к реальности до тех пор, пока невоенные функции военных институтов не будут поняты. При переменах в обществе призыв может быть вновь введен в качестве средства контроля над враждебными, нигилистическими и потенциально опасными элементами, с весьма убедительным оправданием «военными» нуждами. При этом нельзя счесть совпадением, что откровенная военная деятельность, и тем самым уровень военного призыва, имеет тенденцию следовать за главными изменениями уровня безработицы в низших возрастных группах. Этот уровень в свою очередь является испытанным показателем социального недовольства. Необходимо также отметить, что вооруженные силы в любой цивилизации обеспечивают важнейший поддерживаемый государством приют для тех, кого мы теперь называем «невостребованными рынком труда». Типичная европейская постоянная армия (пятьдесят лет назад), состояла из «…лиц, неспособных к работе в коммерции, промышленности или сельском хозяйстве, во главе с офицерами, не могущими практиковать любую законную профессию или вести деловое предприятие». Это утверждение по-прежнему в значительной степени верно, хотя и менее очевидно. В некотором смысле эта функция военной системы как системы поддержки экономически и культурно обделенных была предшественницей самых современных гражданских программ социального благосостояния, от W.P.A. до различных форм «социальной» медицины и социального обеспечения. Интересно, что либеральные социологи в настоящее время предлагают использовать вооруженные силы на основе выборочного призыва в качестве среды культурного развития бедных, считая это новым словом в военной практике. Хотя нельзя сказать категорически, что такая крайняя мера социального управления, как призыв, требует военного обоснования, ни одно современное общество все же не пожелало рискнуть поэкспериментировать с любым другим оправданием. Даже в течение сравнительно простого социального кризиса, так называемой Великой Депрессии 1930-х, считалось благоразумным со стороны правительства основание малозначимых трудовых проектов, подобных «гражданскому» Строительному корпусу с явными военными признаками, и создание более честолюбивой Национальной Администрации Восстановления под руководством, в самом начале, профессионального армейского офицера. Сегодня по крайней мере одна небольшая северно-европейская страна, обеспокоенная своей не поддающейся контролю «отчужденной молодежью», рассматривает вопрос о расширении своих вооруженных сил, несмотря на проблему с изобретением несуществующей внешней угрозы. Предпринимались спорадические усилия для формирования общего признания свободных от военной коннотации национальных ценностей, но они никогда не были эффективными. Например, чтобы добиться общественной поддержки даже таких скромных программ социального регулирования как «борьба с инф- 36 ляцией» или «поддержание физической формы», правительству потребовалось использовать патриотические (т.е. военные) лозунги. Они подразумевали сохранение обороноспособности и приравнивали здоровье к военной готовности. Это не удивительно: поскольку понятие «государственности» подразумевает готовность к войне, то и «национальная» программа должна служить подобным целям. В общем случае военная система создает основную мотивацию для первичной социальной организации. Тем самым она выражается, на социальном уровне, в воздействиях на индивидуальное человеческое поведение. Наиболее важным из них для социальных целей является индивидуальное психологическое объяснение для преданности обществу и его ценностям. Преданность требует причины; причина требует врага. Эта зависимость очевидна; при этом критическим положением является то, что враг, определяющий причину, должен казаться поистине огромным. Грубо говоря, предполагаемая мощь «врага», достаточная, чтобы гарантировать наличие индивидуального чувства преданности обществу, должна быть пропорциональна размеру и сложности общества. Разумеется, сегодня эта мощь должна быть беспрецедентно огромной и ужасной. Из знаний о человеческом поведении ясно, что наличие у общества «врага» требует соответствующей готовности к ответным действиям, пропорциональным угрозе. В широком социальном контексте, принцип «око за око» все еще характеризует единственно приемлемое отношение к предполагаемой угрозе агрессии, несмотря на противоположные религиозные и моральные предписания, определяющие индивидуальное поведение. Отстраненность личного решения от его социального следствия в современном обществе облегчает для его членов неосознаваемую поддержку этого отношения. Недавний пример – война во Вьетнаме; несколько более ранним была бомбежка Хиросимы и Нагасаки. В обоих случаях большинство американцев оправдывало побоище политическими формулировками несмотря на его размах и беспричинность; достаточно было объявить, что жертвы были «врагами». Военная система делает такое абстрактное отношение возможным также и в невоенных контекстах. Обычный пример этого механизма – неспособность большинства людей связать, скажем, голодание миллионов людей в Индии с принятыми этими людьми осознанными политическими решениями. Для них логическая последовательность, связывающая решение об ограничении производства зерна в США с разразившимся в Азии голодом, очевидна, явна и однозначна. Выдающаяся роль военной системы в социальной организации, как и в других областях, создается ее непревзойденной властью над жизнью и смертью. Необходимо еще раз подчеркнуть, что военная система – не просто социальное расширение предполагаемой потребности человеческого индивидуума в насилии; она позволяет рационализировать большинство невоенных убийств. Она также создает прецедент для коллективной готовности членов общества платить кровавую цену за использование социальных институтов, весьма далеких от войны. Приведем пример: «… вместо того, чтобы ограничить скорость движения двадцатью милями в час, мы предпочитаем позволять автомобилям убивать сорок тысяч 37 человек в год». Аналитик «Рэнд» описывает это в более общих терминах и менее возвышенно: «Я уверен, что существует в действительности желательный уровень связанных с автомобилями несчастных случаев – желательный в том смысле, что аварии являются необходимым сопутствующим обстоятельством автомобилизации, приносящей обществу много большую пользу». Суждение может показаться слишком очевидным для повторения, но оно существенно для понимания важной мотивационной функции войны как модели коллективного жертвования. Поучителен краткий обзор некоторых исчезнувших обществ, существовавших до эпохи Модерна. Одной из самых примечательных особенностей, общих для самых больших, наиболее сложных и наиболее успешных древних цивилизаций является широко распространенное использование кровавых жертвоприношений. Если ограничить рассмотрение культурами, установившими настолько полную региональную гегемонию, что перспектива «войны» стала фактически невообразимой – как это было с некоторыми большими обществами доколумбовой Америки – то мы обнаружим, что некоторая форма ритуального убийства занимала важнейшее социальное положение в каждом из них. Ритуал неизменно наделялся мифическим или религиозным значением, как и любая религиозная или тотемическая практика; однако ритуал маскировал более широкую и более важную социальную функцию. В этих обществах кровавые жертвоприношения служили цели поддержания остаточной «серьезной» способности и готовности общества воевать – т.е убивать и быть убитым – в случае, если некоторые мистические – т.е. непредвиденные – обстоятельства этого потребуют. То, что эта «серьезность» не оказалась адекватной заменой подлинной военной организации, что проявилось, когда невообразимый враг, в виде испанских конкистадоров, действительно вышел на сцену, никоим образом не отрицает функцию ритуала. Он был прежде всего, если не исключительно, символическим напоминанием, что война когда-то была центральной силой организации общества, и что это состояние может вернуться. Из этого не следует, что переход к всеобщему миру в современных обществах потребовал бы использования подобной модели, даже в менее «варварском» облике. Но историческая аналогия служит напоминанием, что жизнеспособный заменитель войны как социальной системы не может быть просто символом. Заменитель должен быть связан с риском реальной личной гибели и по масштабу должен соответствовать размерам и сложности современных социальных систем. Ключевым параметром является правдоподобие. Заменитель может иметь ритуальный или функционально-существенный характер, но если он не демонстрирует правдоподобную угрозу уровня «вопрос жизни и смерти», он не сможет выполнять социально-организующую функцию войны. Существование принимаемой обществом внешней угрозы, таким образом, является существенным условием как для поддержания социальной связности, так и для принятия обществом политической власти. Угроза должна быть правдоподобна, должна иметь величину, соответствующую сложности общества, и должна проявляться в масштабе, затрагивающем по меньшей мере общество в целом. 38 ЭКОЛОГИЧЕСКИЕ: Человек, как и все другие животные, участвует в процессе непрерывного приспосабливания к ограничениям окружающей среды. Но основной механизм, который он использует для этой цели, уникален среди всех живущих существ. В качестве средства противостояния неизбежным историческим циклам нехватки продовольствия постнеолитический человек уничтожает избыточных членов своего собственного вида путем организованного насилия – войны. Этологи часто отмечают, что организованное уничтожение членов собственного вида фактически неизвестно у других животных. Специфическая склонность человека к убийству представителей своего собственного вида (свойственная в ограниченной степени также крысам) может быть объяснена его неспособностью приспособить анахронические методы выживания (подобные примитивной охоте) к развитию «цивилизации», в результате которого эти методы становятся неэффективными. Предлагались объяснения и иными причинами, вроде несообразного реалиям «территориального инстинкта» и т.п. В любом случае причина существует, и ее социальное выражение в войне представляет собой биологическое регулирование взаимоотношений с окружающей средой, специфическое для человека. Война служила инструментом выживания человеческих сообществ. Но в качестве эволюционного механизма война почти невероятно неэффективна. С немногими исключениями, процессы естественного отбора у других живых существ способствуют как выживанию, так и генетическому усовершенствованию вида. Когда традиционное животное сталкивается с одним из периодических кризисов нехватки продовольствия, обычно гибнут «слабейшие» члены вида. Реакция животного сообщества на такой кризис может принять форму массовой миграции, в процессе которой слабые гибнут. Или она может выглядеть более драматически и более эффектно, как у сообществ леммингов, в которых более слабые члены добровольно гибнут, оставляя доступные запасы продовольствия более сильным. В любом случае выживают сильнейшие и гибнут слабые. В человеческих обществах сражаются и погибают в войнах за выживание биологически более сильные члены. Это – естественный отбор наоборот. Регрессивное генетическое воздействие войны часто отмечается. Столь же часто о нем сожалеют, но при этом обычно путают биологические и культурные факторы. Непропорциональная потеря биологически более сильных свойственна традиционной войне. Следует подчеркнуть, что фундаментальная цель естественного отбора (если можно говорить, что он вообще имеет цель) – выживание вида, а не его усовершенствование, поскольку это – основная предпосылка данного исследования. Но, как отмечает Gaston Bouthoul, другие институты, созданные для выполнения этой экологической функции, оказались еще менее удовлетворительными. Сюда входят такие методы, как: детоубийство, свойственное в основном архаичным и примитивным обществам; сексуальные извращения; монашество; принуди- 39 тельная эмиграция; расширенное применение смертной казни, как в старом Китае и Англии XVIII в.; другие подобные, обычно локальные, методы. Способность человека увеличивать производительность в производстве предметов первой необходимости предполагает, что потребность в защите от циклического голода почти исчезла. В результате существует тенденция к уменьшению очевидной важности основной экологической функции войны, которая обычно игнорируется теоретиками мира. Но существуют два аспекта, требующие ее сохранения. Первый очевиден: существующая скорость прироста населения в сочетании с экологической угрозой химического и иного загрязнения вполне могут вызвать новый кризис нехватки продовольствия. Такой кризис будет, вероятно, беспрецедентным по глобальности, он не будет региональным или временным. В этом случае обычные методы войны почти наверняка не будут способны уменьшить численность потребляющего населения до уровня, совместимого с выживанием вида. Второй важный фактор – эффективность современных методов массового уничтожения. Даже если их использование не потребуется для борьбы с мировым кризисом перенаселенности, они предлагают, как это ни парадоксально, первую в истории человечества возможность избежать регрессивного генетического воздействия естественного отбора войной. Ядерное оружие не избирательно. Его применение не приводит к непропорциональной гибели во время войны физически более сильных членов вида («воинов»). Возместит ли такая перспектива генетическое воздействие неблагоприятных мутаций, ожидаемых от пост-ядерной радиоактивности, мы пока не определили. Но возможно, с учетом результатов нашего исследования, такое определение все же придется сделать. Другая вторичная экологическая тенденция, опирающаяся на предполагаемый прирост населения – регрессивный эффект некоторых медицинских достижений. Эпидемии, например, более не являются важным фактором регулирования численности населения. Проблема усугубляется увеличением продолжительности жизни. Прогресс медицины потенциально создает еще более зловещую проблему: нежелательные генетические черты, которые прежде самоликвидировались, теперь сохраняются благодаря медицинской поддержке. Многие прежде смертельные болезни теперь излечиваются; результатом этого станет увековечение нежелательных уязвимости и мутаций. Кажется ясным, что сейчас формируется новая квазиевгеническая функция войны, которую необходимо принимать во внимание в любом плане перехода к миру. В настоящее время Министерство обороны, кажется, признает эти факторы, что демонстрируется заказом корпорации Рэнд планирования нейтрализации нарушения экологического баланса, ожидаемого после термоядерной войны. Министерство, например, предполагает запасать птиц, чтобы противодействовать ожидаемому быстрому росту популяции стойких к радиации насекомых, и т.д. КУЛЬТУРНЫЕ И НАУЧНЫЕ: Объявленный порядок ценностей в современных обществах ставит на высокое место так называемые «творческие» действия, и на еще более высокое мес- 40 то действия, связанные с прогрессом научного знания. В широком смысле социальные ценности могут быть переведены в политические эквиваленты, которые в свою очередь могут влиять на характер перехода к миру. Отношение тех, кто создает эти ценности, должно быть принято во внимание при планировании этого перехода. Поэтому необходимо рассмотреть влияние военной системы на культурные и научные достижения, даже если бы эти достижения не были бы сами по себе неотъемлемой социальной функцией. Из всех бесчисленных дихотомий, изобретенных учеными, чтобы объяснить основные различия в художественных стилях и периодах, только одна последовательно и однозначно применялась каждый раз к разнообразным формам и культурам. Без обиняков, основным различием считается: ориентировано или нет произведение на войну? У примитивных народов военный танец – самая важная художественная форма. Литература, музыка, живопись, скульптура и архитектура, снискавшие долговременное признание, неизменно явно или неявно имели отношение к теме войны и выражали центральное положение войны в обществе. Эта война может быть национальным конфликтом, как в пьесах Шекспира, музыке Бетховена или на картинах Гойи; она может быть отражена в форме религиозной, социальной или моральной борьбы, как в произведениях Данте, Рембрандта и Баха. Искусство, которое не характеризуется ориентацией на войну, обычно описывается как «бесплодное», «декадентское» и так далее. Применение «во